Предыдущая Следующая
Может показаться, что достижение единых норм
доказательства в математике могло бы, по крайней мере, помочь нам во всеобщем
стремлении к объединению — то
есть «углублению» нашего знания, на которое я ссылался в главе 1. Однако происходит обратное. Подобно
предсказательной «теории всего» в физике, правила Гильберта почти ничего не
сказали бы нам о структуре реальности. Они реализовали бы, в пределах математики,
предельное видение редукционистов, предсказывающее все (в принципе), но ничего
не объясняющее. Более того, если бы математика была редукционистской наукой, то
все нежелаемые черты, которые, как я доказал в главе 1, отсутствуют в структуре человеческого
знания, присутствовали бы в математике: математические идеи создали бы
иерархию, в основе которой лежали бы правила Гилберта. Математические истины,
проверка которых, исходя из этих правил, оказалась бы очень сложна, стали бы
объективно менее фундаментальными, чем те, которые можно было бы немедленно
проверить с помощью этих правил. Поскольку мог существовать только конечный
набор таких фундаментальных истин, со временем математике пришлось бы
заниматься даже менее фундаментальными задачами. Математика вполне могла
исчерпать себя при этой зловещей гипотезе. Если бы этого не произошло, она
неизбежно распалась бы на даже более загадочные специализации, по мере
увеличения сложности «исходящих» вопросов, которые математики были бы вынуждены
решать, и по мере еще большего отдаления этих вопросов от основ самого
предмета.
Благодаря Геделю мы знаем, что никогда не будет
непреложного метода определения истинности математического высказывания, как не существует и непреложного метода определения
истинности научной теории. Как никогда не будет и непреложного метода создания
нового математического знания. Следовательно, математический прогресс всегда
будет зависеть от использования творчества. Изобретение новых видов
доказательства всегда будет возможно и необходимо для математиков. Они будут
обосновывать их с помощью новых аргументов и новых способов объяснения,
зависящих от их непрерывно увеличивающегося понимания абстрактных категорий,
связанных с этим доказательством. Примером служат теоремы самого Геделя: чтобы
доказать их, ему пришлось изобрести новый метод доказательства. Я сказал, что
этот метод был основан на «диагональном доказательстве», однако Гедель
по-новому расширил это доказательство. До него так ничего не доказывали;
никакие правила вывода, составленные кем-либо, кто никогда не видел метода
Геделя, не могли бы определить его как обоснованный. Однако он является самоочевидно обоснованным. Откуда
исходит эта самоочевидность? Она исходит из понимания Геделем природы
доказательства. Доказательства Геделя так же неоспоримы, как и любые другие
математические доказательства, но только для того, кто прежде поймет
сопровождающее их объяснение. Предыдущая Следующая
|