ДЭВИД: Это так. Но не все языки равны. Языки — это теории. В своем словарном запасе и грамматике они содержат существенные утверждения о мире. Когда бы мы ни сформулировали теорию, лишь небольшая часть ее содержания выражается явно: остальное передает язык. Как и все теории, языки изобретают и отбирают по их способ­ности решать определенные задачи. В этом случае задачами является выражение других теорий в формах, в которых их удобно применять, сравнивать и критиковать. Один из самых важных способов решения таких задач языками — это неявная реализация непротиворечивых и доказанных теорий при одновременном лаконичном и ясном выраже­нии того, что нужно сформулировать и аргументировать.

КРИПТО-ИНДУКТИВИСТ: Это я принимаю.

ДЭВИД: Не случайно язык реализует концептуальную основу с по­мощью одного набора идей, а не другого. Он отражает текущее состо­яние проблемной ситуации говорящего. Именно поэтому форма вашей теории на русском языке — это хорошее указание на ее статус по от­ношению к текущей проблемной ситуации — решает ли она задачи или усложняет их. Но меня не устраивает не форма вашей теории. Мне не нравится ее суть. Меня не устраивает то, что ваша теория ничего не решает, а только усложняет проблемную ситуацию. Этот недостаток явно проявляется при выражении теории на русском языке и неявно при ее выражении на вашем языке. Но от этого он не становится менее ощутимым. С тем же успехом я мог бы выразить свое недовольство на русском языке, на научном жаргоне, на предложенном вами языке или на любом языке, способном выразить нашу с вами беседу. (Поп­пер считает, что всегда следует стремиться вести беседу, используя терминологию оппонента).

КРИПТО-ИНДУКТИВИСТ: Возможно, в этом есть смысл. Но не могли бы вы уточнить, каким образом моя теория усложняет проблем­ную ситуацию и почему это должно быть очевидно даже для человека, для которого мой гипотетический язык является родным?

ДЭВИД: Ваша теория утверждает, что существует физическая ано­малия, которой нет в соответствии с общепринятой теорией. Аномалией является мой так называемый иммунитет к притяжению. Безусловно, вы можете изобрести язык, который выражает эту аномалию неявно, так что в утверждениях вашей теории гравитации вам не придется ссылаться на нее явно. Но ссылаться на нее вам придется. Хоть как назови розу, аромат ее будет столь же сладок. Допустим, что приду­манный вами язык — ваш родной язык (пусть даже родной язык всех людей) и что придуманная вами теория гравитации истинна. Допус­тим, что все мы считаем ее доказанной и настолько естественной, что используем это же слово «х-падать» для описания того, что произошло бы с вами или со мной, если бы мы спрыгнули с башни. Ничто ни в малейшей степени не меняет очевидную разницу между моей реак­цией на притяжение и реакцией на него любого другого человека. Если бы вы спрыгнули с башни, падая вниз, вы, возможно, позавидовали бы мне. Вы могли бы подумать: «Если бы я только мог реагировать на притяжение так же, как Дэвид, а не так, как реагирую я, абсолютно по-другому!»